 |
Ладомир, инсталляция в Ichihara Lakeside Museum, Япония. 2019 |
Макароны и неизвестные разумные силы
Воскресшие отцы будут тонки, изящны, почти бестелесны, поэтому и лестницы им понадобятся хрупкие и тонкие, сделанные из макарон.
Л.Тишков
Читатель, конечно, в курсе, что в наше время культура умерла, искусство агонизирует, а философия находится в кризисе. Спасти мир от разрушения в этих непростых условиях способны, в первую очередь, баррикады из подручного материала. Как вам, скажем, нравится: выставка объектов из макарон, посвященная русскому космизму?
Выставка Леонида Тишкова в Крокин галерее называется "Ладомир. Объекты утопий". Золотые зиккураты, уходящие в небеса лестницы, и над всем этим парят маленькие жители на аэропланах специальной конструкции. Объяснение идеи оказалось самым обыкновенным: из шкафа случайно выпала пачка спагетти, образовалась хрупкая воздушная структура, похожая на лучистый шар. Тишков говорит, что его вообще увлекает все непостоянное, эфемерное, и эта случайная конструкция на полу показалась тогда чем-то очень важным.
Дальнейшие ассоциации постепенно начинают напоминать какое-то наваждение, запутанный сон. Вначале выяснилось, что спагетти рифмуются с Маринетти, который изобрел в Италии (стране макарон) футуризм и лучизм (тоже похожий на скопление макарон). Главным русским футуристом, или будетлянином, был и остается Хлебников, чья связь с макаронами очевидна, потому что он происходит тоже от хлеба и прямо заявляет в своих стихах, что кроме хлеба нуждается, разве что, в небесах ("Да это небо, И эти облака!").
С другой стороны, прутик спагетти, если присмотреться к нему внимательней, не что иное, как фрагмент золотистого луча, только этот луч овеществленный, да еще и съедобный. Совершенно ясно, что если существует постоянный проводник между двумя мирами - земным и метафизическим, - то это не что иное, как хлебный луч, заключивший в себе оба эти начала. Из такого тонкого, пограничного материала Тишков и решил выстроить солнечный город, утопию Солнцестана, или Ладомира, - по названию поэмы Хлебникова.
Но вопрос о взаимодействии миров посредством воплощенных или невоплощенных лучей решал в начале прошлого века не только Хлебников. Не случайно макароны, собранные в шаровидную конструкцию, напоминают тонкие проволочки ионизаторов люстры Чижевского со слабым мерцанием на окончаниях. Чижевский был верным учеником Циолковского, автора концепции лучевой эры космоса - идеального времени, когда состоится освоение людьми космического пространства и разум дойдет до совершенства в своем развитии.
Прямым источником космических теорий Чижевского и Циолковского была философия Николая Федорова, заговорившего впервые о космической этике и необходимости преобразовать солнечную систему и перебороть смерть, воскресить умерших отцов человечества и вернуть их на землю для строительства нового мира. С тех пор люди даже летали в космос, но земной мир остался несовершенным: видимо, из-за того, что никому не пришло в голову создать хотя бы примерный макет его идеального устройства.
Художник Тишков приступил к макету, но спагетти оказались непростым материалом, дома из них строились с трудом. Тогда он решил изучать разные виды макарон и обнаружил очень толстые итальянские макароны, из которых получались настоящие вавилонские башни со ступенями. Но тут опять началось черт знает что. Невооруженным взглядом стало заметно, что легкие конструкции из спагетти - не что иное, как прототип башни Татлина, а зиккураты - подобие знаменитых архитектонов, супрематических зданий, разработанных школой Малевича. Впрочем, выяснить точное отношение Татлина и Малевича к макаронам не представилось возможным, но на всякий случай было решено установить на каждую башню подобие антенны, чтобы получать информацию из остальных миров.
Макароны, как известно, - еда, а стало быть, отнюдь не путь к воскрешению, а совсем наоборот. Но еда, которая вдруг оказывается овеществленной мыслью, - это совсем другая история. Ведь, согласно Федорову, точно так же возможно овеществить (воскресить) и человека, поэтому нет ничего удивительного в таком обилии имен, свалившихся откуда ни возьмись в самом начале работы. И вот выставка постепенно начала превращаться в оммаж, адресованный даже не Хлебникову, как задумывалось вначале, а именно течению космизма и его последователям. Впрочем, день открытия ни с того ни с сего совпал с датой рождения Председателя Земшара.
Не спорю, все это может показаться домыслами или поэтической вольностью. В конце концов, автор мог и не прикреплять на стены тонкие листы с пояснительными рисунками (эта конструкция посвящена Циолковскому; эта - Федорову; здесь семейство людей будущего в виде ионных шаров, а здесь - поэт в виде радиомачты, посылающей свои сигналы поэтам и художникам других эпох). Но, по-видимому, как раз эти страницы, словно удерживающие в белом облаке неустойчивые макаронные строения, и обеспечили замыслу окончательную монументальность.
Для кого-то чертеж объекта рядом с его воплощением выглядит забавным концептуалистским ходом вроде альбомов Кабакова и Пивоварова, как если бы перед зрителем был подробный отчет какого-то НИИ по изучению иных миров. И литературность, и гипертекст в изобретениях Тишкова присутствует всегда, и многие об этом с успехом рассуждают. Но правда заключается в том, что даже если бы Тишков захотел, он не мог бы отказаться от непоправимости масштаба, которую придали его работе все эти хрупкие, как лучи, смысловые связи.
Элемент вдохновения и случая оказался очень значим для философии космизма. Тексты Циолковского или Федорова иногда поражают количеством самых невероятных предположений относительно устройства вселенной, связанных в большей степени с интуицией или религиозным опытом, чем с каким-то практическим знанием. Федоров выбрал этот метод рассуждения, несомненно, понимая, что человек, постоянно движимый страхом смерти, никогда не сможет в действительном размере постичь величину космоса или факт существования других миров. Отсюда и берется главное противоречие космизма: помимо строгого научного эксперимента, ученый полностью доверяет своему субъективному, поэтическому восприятию, используя его как инструмент в постижении непостигаемого.
Замысел Тишкова тоже совмещает два эти взгляда: с одной стороны, макет будущего мироустройства, с другой - видеоинсталляция, макет небесного видения, которое когда-то явилось Циолковскому, чтобы подтвердить его гипотезу. Проступившие в небе в марте 1928 года буквы rAy означали, по мнению ученого, одновременно русский "рай" и английский "луч". Здесь кроется и понимание того, как макароны объединили в своих ломких скрещенных лучах две величайшие философии XX века. Футуризм - это луч, прямая, по которой живые люди пойдут в небо; космизм - луч, по которому воскрешенные люди с неба спустятся.
Известно, что такие большие умы, как Лев Толстой и Владимир Соловьев, почитали Федорова, но не стремились высказываться о его теории определенно. Точно так же едва ли арт-критика решит определенно высказаться о проекте Тишкова. Это понятно: взять на себя смелость оперировать категориями космического порядка может далеко не всякий, и человек разумный предпочтет этого не делать. Поверить Тишкову - означает в действительности осознать глубоко философскую основу его искусства, признать в нем современного последователя Федорова наряду с Хлебниковым, Филоновым и Заболоцким. Способен к этому только зритель, сохранивший отчасти наивность восприятия, умение доверять, не классифицируя. Любого другого человека ожидает только конфуз, как в случае с Циолковским, которому светский Шкловский, приехавший из столицы, не нашелся, что ответить на вопрос: "Разговариваете ли вы с ангелами?".
Наивная идея, овеществленная самым кустарным образом (будь то слепые машинописи выпусков УНОВИСа или проведенные "на коленке" лагерные опыты Чижевского, основа его последних книг), всегда была началом большого и яркого движения. И нет сомнений, что склеенные из макарон ионные солнца очень скоро окажутся таким же символом времени, каким много лет назад стал Черный квадрат.