среда, 18 февраля 2009 г.

Ладомир.Объекты утопий. 2006












СЕМЬ ОТВЕТОВ ЛЕОНИДА ТИШКОВА НА ВОПРОСЫ
АЛЕКСАНДРА ПЕТРОВИЧЕВА ПО ВЫСТАВКЕ "ЛАДОМИР. ОБЪЕКТЫ УТОПИЙ", ноябрь 2006.

А.П. Леонид, поэзия - непременная составляющая Вашего искусства. На сей раз, Вы акцентированы на Хлебникове?

Л.Т. Так получилось, что поэзия Велимира Хлебникова сопровождала меня многие годы. Для меня Хлебников не просто поэт – он в широком смысле слова художник. Мало того, он сам -произведение искусства, его жизнь полностью переплетена с его творчеством и всё, что он говорил, писал, сочинял, всегда для меня было предметом восхищения.


Нам много ль надо?
Нет: ломоть хлеба,
С ним каплю молока,
А солью будет небо
И эти облака.


Всё, что мы видим и, что сопровождает нашу жизнь, - хлеб, макароны, соль могут быть осенены гением поэзии. Велимир Хлебников был самым идеальным творцом в ХХ веке. Многие художники впоследствии сопрягали своё творчество с поэзией Хлебникова. У меня существует видеоинсталляция «Сольвейг» - в ней небо из соли Велимира, а кинетическую инсталляцию «Цикады», сделанную из трубочек для коктейля я сопроводил цитатой из Хлебникова:


Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.


И вот этот звук электрических моторчиков, а также легчайшая и тончайшая вещь как трубочка из-под коктейля, которая всегда выбрасывается, потом из мусора превращается в живой «мыслящий тростник». Как однажды сказала Анна Ахматова: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда».
Для меня искусство, это прежде всего сублимация поэзии. Возможно ли с помощью визуальных образов показать что-либо поэтическое, неощутимое? Чем эфемернее материал, чем страннее и хрупче, тем он больше соответствует моему пониманию поэзии и жизни, жизни как таковой. Ощущение эфемерности и небесности бытия, в осознании, что всё так хрупко и мимолётно, является одной из основных тем моего искусства.

А.П. Макароны как раз вписываются в эту ценностную категорию?

Л.Т. Абсолютно. Ведь вермишель, спагетти, макароны, если посмотреть отстранённо, они достаточно поэтичны, в них можно увидеть запасы «нерастраченной поэзии».

А.П. А как вышли на этот материал?

Л.Т. Всё случилось совершенно спонтанно, на первый взгляд. Открылась дверца кухонного шкафа и выпала пачка спагетти, упала на стол, возникла воздушная и необычная структура. Я как художник просто не мог не обратить на неё внимания, на её изящество и архитектонику. А дальше включается мой наративно-поэтический подход. Любую вещь я делаю только тогда, когда ощущаю в ней поэтичность. Я увидел в макаронах очень сильный образный потенциал, потому что весь конструктивизм, футуризм пришёл к нам из Италии, макароны тоже придуманы в Италии и сам Томазо Маринетти, отец футуризма, оттуда же. Это очень футуристический материал – макароны. Я изучил структуру макарон, посмотрел, что есть в Интернете: набрал в поисковой системе два слова «искусство» и «макароны», и появилась фраза-слоган: «Макароны – это искусство!» Оказалось, что этой теме посвящено огромное количество книг, статей и исследований. Повара чего только с этим продуктом не придумывают!
Макароны - это общее название продукта. Они подразделяются на спагетти и пасту. Изучив тему досконально, я был удивлен сообразностью диаметров отверстия макаронных трубочек или калибровкой у разных производителей, длиной макарон и прочими деталями. Я был поражён единством стандартов этого продукта. Прямо из области конспирологии или мистики какой-то! На земле действует глобальная макаронная «мафия», как образ Всемирного Правительства.
И тут произошло неожиданное соединение. Спустился будетлянин Хлебников, Председатель земного Шара на благодатную почву, занесённого из Италии макароно-футуризма.

А.П. Но будетляне не прямая аналогия футуризма. Общий посыл, но стартовая площадка различна, как и «топливо»?

Л.Т. Да, у меня футуристическая идея трансформирована в будетлянскую идею. Более идеальную, не столь механическую или рационалистическую, как у итальянцев. Ведь русские будетляне были миссионерами – утопистами. Они мечтали о идеальном будущем, и поэтому возникает эта удивительная страна Ладомир, которую я выстраиваю из макарон. Ладомир – мир грёзы, существующей в нашем воображении, потому что, если по настоящему отнестись к этой инсталляции – ну что это за материал такой с весьма сомнительным будущим!? Но это сомнительно для футуристов, но очевидно и бесспорно для будетлян. Если случайно задеть инсталляцию, она просто рассыплется, но в этом и заключено поэтическое зерно. Это и есть и главная идея, идея хрупкости воздушных замков, их мнимости. Архитектоны, аппелирующие к работам Малевича оказываются в данном случае миражами. Здесь всё призрачно, всё фантомно. Здесь есть «лествицы» Николая Федорова, по которым обычный человек не может подняться, но может подняться и спуститься человек летящий, тот самый, воскресший отец. Эти радиобашни принимают радиочастоты наших душ. Вот мы пришли, посмотрели, и что-то откликнулось в нашей душе.
Форма словно разбросана в пространстве, напоминающая конструктивистские эскизы, рисунки Эль Лисицкого, они носят совершенно умозрительный характер, но они существуют, в этом эфемерном материале. Всё, что невозможно построить, можно представить, вообразить. Это страна воображения. Почему поэма «Ладомир» присутствует таким рефреном, эпиграфом, потому что дальше, я ухожу совершенно в другие вещи. Потому, что как писал Хлебников – там существует полная гармония, там существуют совершенно разные люди, разного цвета кожи, устремлений, верований, но они все приходят, соединяются и создают новый блистающий мир. Это прекрасно и замечательно. Я вообще полагаю, что задача художника - идеальное возвести в абсолютное. Вот все остальные обустраивают как-то свою жизнь, а кто же будет говорить об идеальном. Поэтому Хлебников для меня является примером, священником цветов, Гуль-муллой, который идёт по пустыне и несёт в рюкзачке свои стихи. Приходит ночь, он разводит костёр и из сухих веточек выстраивает странную «радиомачту», чтобы транслировать свои стихи-откровения всем нам, жившим тогда и живущим сегодня.

А.П. Вы слепили 317 Хлебниковых.

Л.Т. Виктор Владимирович Хлебников когда-то вывел такую формулу, что должно быть 317 председателей Земного Шара, и он был первым из них, проповедником общности всего мира. Мои председатели сделаны из хлеба, очередная метафора. Достаточно сложная. Ведь хлеб – вещь архетипическая и сами макароны – производное от хлеба чёрного и белого. Их 317 и они распределяются по пространству галереи, кто-то сидит в аэроплане, кто-то лезет по лестнице. Но это не главное. Главное, что фигурки из хлеба. Эти фигурки не просто человечки из хлеба, это прообразы председателей Земного Шара, о которых говорил Хлебников, точнее, это их души, я называю их «хлебниковы».

А.П. Значит, вся выставка станет огромной макаронной инсталляцией?

Л.Т. Моя инсталляция напоминает гипертекст. Выстраивая эти башни, всё наклеивая и наклеивая макароны, она начинает расти как фрактал и галерея превращается в странное, мерцающее пространство. Здесь опять важен сам материал, новый эстетический подход, когда принципиальнее обращение к новому, даже неожиданному материалу, чем к новой форме. Я не первооткрыватель, этим занимались и европейцы и американцы. Тот же Йозеф Бойс. Как и для него, для меня важна поэтика материала.
Современное искусство как это не парадоксально литературно не только у нас, но и на Западе. Я в этом убеждён абсолютно. Художник работает с материалом, как с текстом. Современное искусство ищет новую пластику. Уходит от концептуализма, от вещей практических в сторону абстракции. Оно начинает видеть в ней нечто новое, преобразованное постконцептуальным языком. Именно здесь появляется текст – информация. Швейцарский художник Томас Хиршхорн из использованных пакетов и другого мусора делает вполне абстрактные композиции. Дэмиан Хирст из пилюль складывает красивые композиции. И во всём этом существует второе дно. Так и макароны содержат массу информации. Во-первых, они являются продуктом, который едят и едят много. Людям надо зарабатывать деньги на еду, много работать, чтобы вкусно питаться, но вдруг появляется человек - художник, он вместо того, чтобы кушать эти макароны, (между прочим, это настоящие итальянские макароны, они очень недешёвые), строит из них какие-то постконструктивистские объекты. Зачем это? Похоже, что это своеобразная, несколько облегчённая версия критики потребления, но она вне деконструкции. Тут присутствует эфемерность, дематериализация, снятие социальной функции, если угодно. Это и современно в мировом контексте и как-то по-русски одновременно: мы ведь даже не знаем, куда всё это добро девать после закрытия выставки?! Придется выбросить или раздать бабушкам…

А.П. Запад скорее рефлексирует. Русский же художник мыслит категориями идеального?

Л.Т. И всё же, я понимаю себя как художник международного плана и не провожу здесь резкой разделительной линии и нахожу созвучных себе художников в разных культурах.
Разделение на художников чистой пластики, или, скажем, художников настроенных критически или мыслящих символически, я считаю, сегодня не актуально. Я, к примеру, чувствую свою общность с Ильёй Кабаковым. У него есть инсталляция «Случай в музее». Мои маленькие фигурки из хлеба - это своеобразный оммаж этому мастеру. Так же, как и ему, мне всегда важно, когда посетитель выставки не просто зритель, а соучастник инсталляции, через сопереживание, через вхождение в этот мир, в моём случае, мир макарон, из которых построены башни , лестницы, памятники и «летатлины». Человек здесь должен вести себя очень аккуратно, потому что легко задеть и все сломать. Он становится как бы жителем Ладомира. Надо быть очень деликатным и осторожным, живя в условиях этой мерцающей, созданной из мучной массы трубочной реальности.

вторник, 3 февраля 2009 г.

Look Homeward на Новой Мифологии



Леонид Тишков
ВЗГЛЯНИ НА ДОМ СВОЙ

Мы уходим из дома, возвращаясь Домой. В этом доме все было как тогда,
но все иначе, – все освещено светом вечности, светом все-прощания.
В этом мире вечных возвратов в любом явлении настоящего
есть прошлое и будущее, есть то самое вечное.

Все здесь, на окраине вечности, становится символом, множится
соответствиями, как кристалл в маточном растворе, в душевном растворе,
обрастает материалом пережитого, становясь волшебным существом, высказывая сокровенное о бессознательных событиях души на языке объектов внешнего мира.
Так художник вытягивает и сучит нитку из бесформенного облака бытия,
наверчивает ее на веретено воображения, создавая мифологический мир.

Я возвращаюсь Домой, стены Дома – прозрачны, потолок пронзен
звездами, внутри же все безбытно, даже свято для возвращенца:
кровать, заправленная светом, небесные лыжи, шкаф – дом существ,
на столе спит хлеб, на полу – соляные тени братьев.

Когда я смотрю на соль, я вспоминаю свое детство, бесконечную зиму,
снег, долгие лыжные прогулки в лесу.
Когда я смотрю на сахар, я не вспоминаю ничего.

Возле кровати – тот самый напольный коврик, связанный матерью
из старой одежды. Он стал плацентой, детским местом, откуда
пришла жизнь в мое невразумительное тело, скомканное из шерстяных ниток.

Отец и мать, теперь – Отцемать, смотрят на меня из глубины валенок,
а вот я сам, устремленный вверх не небесный еще водолаз,
выстроенный всеми, кто когда-то жил и живет со мной на окраине Вечности.

Став Вязаником, выхожу, как из леса, из личного пространства и
возвышаю свою личную судьбу до всечеловеческой судьбы,
становясь нитяным уральским Големом, принимая архетипическую форму.

И вот ты уже говоришь тысячами голосов, подымая изображаемое из мира
единократного и преходящего в сферу вечного.