Воскресшие отцы будут тонки, изящны, почти бестелесны, поэтому и лестницы им понадобятся хрупкие и тонкие, сделанные из макарон.
Л.Тишков
Читатель, конечно, в курсе, что в наше время культура умерла, искусство
агонизирует, а философия находится в кризисе. Спасти мир от разрушения в
этих непростых условиях способны, в первую очередь, баррикады из
подручного материала. Как вам, скажем, нравится: выставка объектов из макарон, посвященная русскому космизму?
Выставка Леонида Тишкова в Крокин галерее называется "Ладомир. Объекты
утопий". Золотые зиккураты, уходящие в небеса лестницы, и над всем этим
парят маленькие жители на аэропланах специальной конструкции. Объяснение
идеи оказалось самым обыкновенным: из шкафа случайно выпала пачка
спагетти, образовалась хрупкая воздушная структура, похожая на лучистый
шар. Тишков говорит, что его вообще увлекает все непостоянное,
эфемерное, и эта случайная конструкция на полу показалась тогда чем-то
очень важным.
Дальнейшие ассоциации постепенно начинают напоминать какое-то
наваждение, запутанный сон. Вначале выяснилось, что спагетти рифмуются с
Маринетти, который изобрел в Италии (стране макарон) футуризм и лучизм
(тоже похожий на скопление макарон). Главным русским футуристом, или
будетлянином, был и остается Хлебников, чья связь с макаронами очевидна,
потому что он происходит тоже от хлеба и прямо заявляет в своих стихах,
что кроме хлеба нуждается, разве что, в небесах ("Да это небо, И эти
облака!").
С другой стороны, прутик спагетти, если присмотреться к нему
внимательней, не что иное, как фрагмент золотистого луча, только этот
луч овеществленный, да еще и съедобный. Совершенно ясно, что если
существует постоянный проводник между двумя мирами - земным и
метафизическим, - то это не что иное, как хлебный луч, заключивший в
себе оба эти начала. Из такого тонкого, пограничного материала Тишков и
решил выстроить солнечный город, утопию Солнцестана, или Ладомира, - по
названию поэмы Хлебникова.
Но вопрос о взаимодействии миров посредством воплощенных или
невоплощенных лучей решал в начале прошлого века не только Хлебников. Не
случайно макароны, собранные в шаровидную конструкцию, напоминают
тонкие проволочки ионизаторов люстры Чижевского со слабым мерцанием на
окончаниях. Чижевский был верным учеником Циолковского, автора концепции
лучевой эры космоса - идеального времени, когда состоится
освоение людьми космического пространства и разум дойдет до совершенства
в своем развитии.
Прямым источником космических теорий Чижевского и Циолковского была
философия Николая Федорова, заговорившего впервые о космической этике и
необходимости преобразовать солнечную систему и перебороть смерть,
воскресить умерших отцов человечества и вернуть их на землю для
строительства нового мира. С тех пор люди даже летали в космос, но
земной мир остался несовершенным: видимо, из-за того, что никому не
пришло в голову создать хотя бы примерный макет его идеального
устройства.
Художник Тишков приступил к макету, но спагетти оказались непростым
материалом, дома из них строились с трудом. Тогда он решил изучать
разные виды макарон и обнаружил очень толстые итальянские макароны, из
которых получались настоящие вавилонские башни со ступенями. Но тут
опять началось черт знает что. Невооруженным взглядом стало заметно, что
легкие конструкции из спагетти - не что иное, как прототип башни
Татлина, а зиккураты - подобие знаменитых архитектонов, супрематических
зданий, разработанных школой Малевича. Впрочем, выяснить точное
отношение Татлина и Малевича к макаронам не представилось возможным, но
на всякий случай было решено установить на каждую башню подобие антенны,
чтобы получать информацию из остальных миров.
Макароны, как известно, - еда, а стало быть, отнюдь не путь к
воскрешению, а совсем наоборот. Но еда, которая вдруг оказывается
овеществленной мыслью, - это совсем другая история. Ведь, согласно
Федорову, точно так же возможно овеществить (воскресить) и человека,
поэтому нет ничего удивительного в таком обилии имен, свалившихся откуда
ни возьмись в самом начале работы. И вот выставка постепенно начала
превращаться в оммаж, адресованный даже не Хлебникову, как задумывалось
вначале, а именно течению космизма и его последователям. Впрочем, день
открытия ни с того ни с сего совпал с датой рождения Председателя Земшара.
Не спорю, все это может показаться домыслами или поэтической вольностью.
В конце концов, автор мог и не прикреплять на стены тонкие листы с
пояснительными рисунками (эта конструкция посвящена Циолковскому; эта -
Федорову; здесь семейство людей будущего в виде ионных шаров, а здесь -
поэт в виде радиомачты, посылающей свои сигналы поэтам и художникам
других эпох). Но, по-видимому, как раз эти страницы, словно удерживающие
в белом облаке неустойчивые макаронные строения, и обеспечили замыслу
окончательную монументальность.
Для кого-то чертеж объекта рядом с его воплощением выглядит забавным концептуалистским ходом вроде альбомов
Кабакова и Пивоварова, как если бы перед зрителем был подробный отчет
какого-то НИИ по изучению иных миров. И литературность, и гипертекст в
изобретениях Тишкова присутствует всегда, и многие об этом с успехом
рассуждают. Но правда заключается в том, что даже если бы Тишков
захотел, он не мог бы отказаться от непоправимости масштаба, которую
придали его работе все эти хрупкие, как лучи, смысловые связи.
Элемент вдохновения и случая оказался очень значим для философии
космизма. Тексты Циолковского или Федорова иногда поражают количеством
самых невероятных предположений относительно устройства вселенной,
связанных в большей степени с интуицией или религиозным опытом, чем с
каким-то практическим знанием. Федоров выбрал этот метод рассуждения,
несомненно, понимая, что человек, постоянно движимый страхом смерти,
никогда не сможет в действительном размере постичь величину космоса или
факт существования других миров. Отсюда и берется главное противоречие
космизма: помимо строгого научного эксперимента, ученый полностью
доверяет своему субъективному, поэтическому восприятию, используя его
как инструмент в постижении непостигаемого.
Замысел Тишкова тоже совмещает два эти взгляда: с одной стороны, макет будущего мироустройства, с другой - видеоинсталляция, макет небесного видения,
которое когда-то явилось Циолковскому, чтобы подтвердить его гипотезу.
Проступившие в небе в марте 1928 года буквы rAy означали, по мнению
ученого, одновременно русский "рай" и английский "луч". Здесь кроется и
понимание того, как макароны объединили в своих ломких скрещенных лучах
две величайшие философии XX века. Футуризм - это луч, прямая, по которой
живые люди пойдут в небо; космизм - луч, по которому воскрешенные люди с
неба спустятся.
Известно, что такие большие умы, как Лев Толстой и Владимир Соловьев,
почитали Федорова, но не стремились высказываться о его теории
определенно. Точно так же едва ли арт-критика решит определенно
высказаться о проекте Тишкова. Это понятно: взять на себя смелость
оперировать категориями космического порядка может далеко не всякий, и
человек разумный предпочтет этого не делать. Поверить Тишкову -
означает в действительности осознать глубоко философскую основу его
искусства, признать в нем современного последователя Федорова наряду с
Хлебниковым, Филоновым и Заболоцким. Способен к этому только зритель,
сохранивший отчасти наивность восприятия, умение доверять, не
классифицируя. Любого другого человека ожидает только конфуз, как в
случае с Циолковским, которому светский Шкловский, приехавший из
столицы, не нашелся, что ответить на вопрос: "Разговариваете ли вы с
ангелами?".
Наивная идея, овеществленная самым кустарным образом (будь то слепые
машинописи выпусков УНОВИСа или проведенные "на коленке" лагерные опыты
Чижевского, основа его последних книг), всегда была началом большого и
яркого движения. И нет сомнений, что склеенные из макарон ионные солнца
очень скоро окажутся таким же символом времени, каким много лет назад
стал Черный квадрат.
