Ваше искусство – вывязанное из «махориков», сложенное из соли, пуговиц, перышек, бисера и блесток – это архив Вашей памяти, в котором бережно собраны Ваши детские воспоминания и сны.
Возвращение в детство невозможно, как невозможно вернуть ушедшее время. К тому же сама память отказывает мне в детализации прошлого. У меня совсем короткая память, я ничего не помню из моего детства. Только вспышки образов, тени и ощущение чего-то чудесного. Мне все время хочется вспомнить больше, но там – пустота. И тогда на помощь приходит вымысел. Поэтому я домысливаю свое детство в идеальной, сказочной форме. Возникает модель прошлого, целиком сотканная из нитей мифа. Этот миф кажется иррациональным. Все в детстве было не так, как сейчас в опосредованном бытовании взрослого. Поэтому детство сродни искусству, как иррациональному занятию. Обращаясь к ветхому, отжившему, брошенному, я нахожу в нем явственное присутствие жизни. Так в сухом листе скрыт образ цветущего дерева, а за отрезанным серпиком ногтя виден человек. Я храню вещи своих родителей и свои детские одежды - алый пионерский галстук, шапку с надорванным ухом, елочные игрушки. Для чего я это делаю? Не могу складно объяснить, но вряд ли когда-нибудь расстанусь с ковриком «Три медведя», что когда-то висел над моей детской кроватью. И остается сидеть на диване под этим ковриком и «Только детские книги читать, // Только детские думы лелеять, // Все большое далеко развеять, // Из глубокой печали восстать».
В своих работах Вы часто обращаетесь к образу снега. А что он для Вас значит?
Образ снега – самая сильная «вспышка» в памяти, когда я пытаюсь вспомнить свое детство. Я родился в маленьком городке на Урале, зимы там продолжительные и снежные. Огромный замерзший пруд за огородом, сияющие от лунного света сугробы, невозможность выйти из дома, потому что двери завалил ночной снегопад, февральская пурга, отмороженные уши, заводской гудок ранним темным утром – дети могут не идти в школу, слишком холодно. Но уже днем, выходя на улицу, радуешься огромному количеству снега, все вокруг как будто приподнято снегом, – дома, машины, собаки, жители, как будто все люди вдруг получили ангелическую сущность, временное легковесие; под их ногами поет снег, восторженно и нежно, вознося прохожих на небольшую, но все же высоту. Снег – это овеществленная поэзия, и нас примиряет с тем, что мир – иллюзия, созданная нашим воображением. Вот сейчас все предметы белы, припорошенные легким слегка влажным снегом, их как бы нет, они все исчезли, но мы узнаем их абрис, как поэтическую сущность. Так поэзия сама спускается к нам с неба, кружась снежинками, хлопьями, снежной крупой. Снег – слово, содержащее сон, негу, ген. Уснуть в снегу, в сугробе, как в огромной снежной матке, это очень русская смерть, испытать негу небытия, хотя бы на короткое время. Снежный ген – один из наших редких северных генов, он останется в наших ледяных останках, когда их найдут по весне среди внезапно вспыхнувших подснежников. Но кроме мягкого теплого снега, пушистых хлопьев, есть грозный острый ледяной ветер, метель, отчаянная сила, сбивающая прохожего с ног. Это – открытое пространство, сметенное, покрытое застругами, голубыми пятнами льдинок, и на этом пространстве видна отчетливая черная черточка – человек, уходящий за горизонт. Явственность человеческого одиночества проявлена в снежном пейзаже.
Обе Ваши работы, представленные на выставке, - это «снежные» пейзажи. Но только в одном случае – это пейзаж Вашего детства, а в другом – пейзаж, переживаемый взрослым человеком. Что изменилось?
Оба пейзажа из того блаженного времени, но один («Сольвейг») о вступлении на лыжню жизни, как одиноком путешествии, начавшемся еще в детстве. А второй («Снежный ангел») – о конце этого путешествия под названием «жизнь». Хотя возникли эти работы в другом порядке – сначала «Ангел» в 1998, потом «Сольвейг» в 2004. Но пейзаж там один – пространство, заполненное белым снегом, только расположение героя, взгляда – разное. Но и там, и там – горы, озеро, небо, снег. В «Сольвейг» пространство развернуто, взгляд – откуда-то сверху. В одном месте на видео в соляной лунке на секунду появляется глаз – это я сегодняшний смотрю на меня тогдашнего, маленького шерстяного мальчика, идущего по берегу замерзшего озера, не просто идущего, а прокладывающего лыжню по целине, как когда-то это делал мой отец – учитель географии и физкультуры. В «Снежном ангеле» – уже без лыж, в тяжелых валенках, ватнике и шапке, взрослый «я» поднимаюсь на гору. Лыжи остались где-то в долине, вместо них – самодельные крылья. Гора – та самая гора, под которой я жил, все детство я играл на этой горе, на ней же играла моя мать, когда была девочкой. Эта гора под именем Кукан удивительна, она похожа на пирамиду. Летом на вершине – серые огромные камни, чистая трава, вся в колокольчиках и дикой гвоздике, весной – в подснежниках, зимой покрыта ровной белой шапкой пушистого снега.
С чего начался Ваш проект «Сольвейг»? Со сказки, которую Вы любите с детства или со слова «соль»?
Каждую инсталляцию я вижу как поэтический текст, содержащий метафору, мысль в ней выражается в рифмованных образах, неожиданных столкновениях смыслов. «Сольвейг» – слово, внутри которого содержится «соль». И поэтому все подчинилось этому – видео «небесных узоров» сделано при помощи соли. Но первично у меня была мечта каким-то образом воссоздать морозные узоры-цветы на стекле, которые я помню с детства. Это одна из тех «вспышек-образов», что остались в моей памяти. Я взял для этого мелкую кристаллическую соль, стал снимать через стекло. После этого пришла рифма к соли – Сольвейг. «Сольвейг! Ты прибежала на лыжах ко мне», – это Блок, он напомнил мне, что когда-то я все время катался на лыжах по берегу озера, под горами. И в руки легла удивительная музыка Грига из оперы «Пер Гюнт». И все рифмуется на слово «соль». И очень соль похожа на снег.
Ваш «Снежный ангел» – в ватнике, валенках и ушанке - очень трогательный и романтичный. Однако, несмотря на его чисто русское облачение и снежный пейзаж, он напомнил мне грустную легенду об Икаре. Но чем заканчивается история Вашего «Снежного ангела»? Чудо свершилось, и он полетел?
Одет я в обычную одежду обитателей моей родины, именно так я и одевался зимой – огромные валенки, штаны, напяленные на раструбы валенок, шапка с ушами, ватник или «телогрейка», так он зовется. Я специально не одевался, взял все, что у меня висело в сарае, что-то мое, что-то моих братьев, отца. Шапка моя, детская. Рукавицы связаны матерью, обшитые, чтобы не мокли и не продувались зимним ветром. Обычный местный прикид. Главное в этом коротком фильме – сопереживание полета, самого полета там нет. Есть восхождение, прыжок и падение. Очень долгое восхождение, по глубокому снегу, на гору моего детства, потом – прыжок, скорее падение в белую бездну, не полет, а именно падение, ироническое падение. Полететь не получилось, но это не важно, ангел уходит, исчезает в белой пустоте, оглянувшись перед исчезновением. Фраза «Взгляни на дом свой, ангел» (“Look homeward, Angel”) из стихотворения английского поэта 17 века Джона Мильтона стала для меня даже названием выставки, посвященной дому, матери, памяти. Последний эпизод – самый важный, я даже сделал вариант фильма – взял последнюю минуту и замедлил ее до 6 минут, мы видим спину уходящего ангела, припорошенную снегом, и валенки, утопающие в снегу, как в облаках, и медленное исчезновение его (меня) за стеной падающего снега. Бесконечная стена снега, бесконечный путь человека к вершине как невозможное возращение в детство. Снег, растворяющий окружающий мир, снег и холод, замершие крылья, сделанные дома заботливыми женскими руками, украшенные бисером и блестками. И последний взгляд на дом свой, на детство, на жизнь, перед тем как исчезнуть навсегда в снежной бездне вечности.
Интервью из каталога "Метель", изданного к выставке "Метель" в ГЦСИ "Арсенал", Нижний Новгород, 2011